Под угрозой оказались 25% заключенных с европейскими поставщиками контрактов

О правовых последствия параллельного импорта, ужесточении природоохранного законодательства и «отходе-оборотне» «Интерфаксу» рассказал сопредседатель коллегии адвокатов «Регионсервис», специализирующийся на проблемах экологии, природопользования и административного регулирования, Андрей Переладов.

— Андрей Викторович, по Вашему мнению, рекордное санкционное давление на Россию в 2022 году спровоцировало появление каких-либо новых бизнес-споров, в том числе в сфере угольной промышленности?

— Думаю, новое появилось в аргументации позиции сторон в споре, а не в самих спорах. Угольный бизнес и европейские контрагенты в прошлом году столкнулись со сложностями при выполнении обязательств по поставке оборудования и комплектующих. Особый статус промышленных объектов и техники, задействованных в добыче, обогащении и переработке угля обязывает следовать установленному регламенту содержания и замены оборудования — все должно проводиться точно в срок по нормам промышленной безопасности. Никакие «санкционные» причины во внимание не принимаются. Если раньше последствия от неисполнения обязательств были не так ощутимы, запас расходных материалов мог быть восполнен в любой момент, то сейчас быстрый ремонт оборудования сложнее.

Наши клиенты — это крупные промышленные предприятия, которые находятся под постоянным контролем как обладатели опасных производственных объектов. Если последние не будут содержаться надлежащим образом, появляется риск приостановки производства, а значит и всех бизнес процессов. Поэтому аргументы о последствиях неисполнения обязательств по поставке сейчас приобрели особо значение.

— По каким вопросам в условиях нарастающих санкций хотели получить юридическую консультацию крупные промышленные предприятия?

— Главным образом, за консультацией к нам обращались компании, которым было важно понять, является ли форс-мажором ситуация, когда контракт на поставку оборудования с иностранными (как правило, европейскими) контрагентами заключен, но санкциями эта поставка запрещена и осуществляется посредством параллельного импорта? Мы дали необходимые разъяснения о признаках форс-мажора и рекомендовали заключать контракты на поставку конкретных позиций к строго оговоренному срок с частичной предоплатой. Появилась необходимость — подписали спецификацию, оплатили, получили товар. В условиях санкций с такой системой проще работать, чем вносить всю предоплату с календарным графиком поставок.

Также клиентов интересовало, насколько реально взыскать с европейского контрагента денежные средства за невыполненную поставку. Отмечу, что в этой ситуации взыскание достаточно проблематично. Особенно в случаях, когда споры рассматриваются за пределами территории РФ. Да, мы можем привлечь иностранные юридические компании, которые находятся с коллегией адвокатов «Регионсервис» в партнерских отношениях, они могут принять на себя юридическое сопровождение, но мы не можем гарантировать результат. Европейское правоприменение с большой долей вероятности просто не присудит эти суммы.

— Насколько критичной, по вашему мнению, стала ситуация с разрывом контрактных обязательств? Какой части товарооборота крупных региональных предприятий она коснулась?

— В целом сложившаяся ситуация не стала критичной для российского бизнеса. Иностранные компании за последние годы создали на территории РФ структуры, которые располагают необходимой производственной и складской базой — достаточной, чтобы удовлетворять требования российского бизнеса. По моим оценкам, 50% текущего товарооборота происходит с участием таких организаций, которые являются неофициальными дилерскими центрами.

Кроме того, добросовестные поставщики уведомляли российских контрагентов, что в случае отсутствия возможности прямых поставок, работу можно наладить через фирмы на территории Казахстана, Киргизии, Армении либо Азербайджана — они имеются у большинства поставщиков, но возможны изменения стоимости и сроков поставок. Если российские промпредприятия давали согласие, вносились изменения в договоры.

Разумеется, были и политизированные поставщики, которые резко разорвали все отношения и отказались от поставок. В таких случаях вставал вопрос о взыскании. Но опять же, если стороны находились в постоянном процессе товарообмена и обмена услуг, всегда есть возможность зачета, и разрыв контракта не был болезненным с финансовой точки зрения. А вот разрывы разовых или так называемых пробных поставок, к сожалению, были очень чувствительные.

По нашей оценке, под угрозой расторжения оказались не более 25% контрактов, заключенных с европейскими поставщиками. Есть политические решения, а есть бизнес. Никто не хочет терять рынок. На примере российского автопрома мы сейчас видим, что европейские производители могут оставаться в России под другими брендами или прибегать к иным ухищрениям. В их числе продажа контрольных пакетов в компаниях за копейки. И мы понимаем, что информация о таких сделках — только вершина айсберга.

Европейские партнеры сделали огромные вложения в российский рынок, и отказаться от него не готовы, тем более в Европе для них либо нет места на рынке, либо слишком высока конкуренция. Компании ждут, когда закончатся все внешнеполитические неприятности, чтобы вернуться к нормальной работе. Но даже там, где сторонам не удается договориться, и кто-то уходит с рынка, его нишу занимают другие производители, более лояльные и добросовестные.

— Могут ли, по Вашему мнению, стать предметом международных судебных исков товары и оборудование, ввозимые в режиме параллельного импорта? Какие это может иметь последствия для импортеров?

— С одной стороны, мы пока еще не знаем всех юридических последствий от параллельного импорта. С другой, если бы они были, они бы проявились сразу же. Здесь очень важным моментом с точки зрения цивилистики является реакция правообладателя: если он видит, что его права нарушаются, он должен сразу же заявить об этом. Сообщить конкретному дилеру или юридическому лицу — импортеру, что он в курсе параллельного импорта и предупредить, что, продолжая свою деятельность, они совершают правонарушение. К тому же, если он крупный производитель, то знает, где его продукция оказалась в итоге. А если он об этом знает, но не пресекает эту ситуацию, то, значит, одобряет ее.

В силу этих обстоятельств «вдруг» попытаться привлечь к ответственности дилера или импортера на территории РФ с точки зрения российского права иностранному производителю будет весьма проблематично. Допустим, он попытается предъявить убытки. Но здесь логично спросить — о каких убытках речь? Товар не был похищен — он был кем-то куплен, поэтому какие претензии? Товарный знак? Но даже при параллельном импорте он сохраняется, и дилеры не продают европейскую продукцию как свою. Не возьмусь прокомментировать, какие заявления могут быть сделаны за пределами РФ, но на территории российского права маловероятно наступление правовых негативных последствий для лиц, осуществляющих параллельный импорт.

Безусловно, мы знаем примеры, когда крупный производитель может отравить жизнь потребителям своего товара, получившим его не напрямую, а опосредованно. Скажем, может запустить какой-то программный продукт, который не даст товару правильно функционировать. Но в этой ситуации к ответственности будет привлечено лицо, которое продало товар на территорию РФ, потому что именно оно отвечает за то, чтобы функциональные характеристики товара соответствовали заявленным. И если такое будет выявлено системно, поставщик рискует получить убытки, а также штрафы и иные санкции уже от отечественных структур.

— Оцените, пожалуйста, правовые последствия моратория на инициирование процедур банкротства, который действовал с апреля по сентябрь 2022 года. Позволила ли эта мера реально сократить число банкротных производств?

— Мораторий на банкротство, который был в 2022 году — петарда с длинным зажженным фитилем.

Первый мораторий на банкротство вводился в «ковидном» 2020 году и его смысл был, в первую очередь, санитарно-профилактический, поскольку банкротные дела многоэпизодные, в суд приходило большое количество людей. В один момент государство поставило весь этот процесс на паузу, а когда пик пандемии спал, и процесс возобновился, суды завалили исками. Это был отложенный эффект.

Решение о моратории в прошлом году было принято на фоне целого ряда неблагоприятных явлений в экономике. Государство здесь выступило отчасти в роли медиатора и дало сторонам время подумать, примерно как расторгающим брак гражданам. Возможно, в этом есть определенный профилактический эффект. Но в такой ситуации всегда есть опасность для заявителя пропустить сроки подачи иска и остаться ни с чем. И потом уже к этому лицу его кредитор предъявит претензии: у вас была дебиторская задолженность, почему вы с ней ничего не сделали?

Но в целом, считаю, что какого-то глубинного воздействия на экономику и судебную систему мораторий не оказал.

— С сентября 2023 года вступает в силу пакет изменений законодательства в сфере промышленных отходов. Андрей Викторович, Вы как адвокат, специализирующийся на теме экологии, прокомментируйте, пожалуйста, суть и возможные последствия данного законопроекта для предприятий.

— С осени вступит в силу законодательство о так называемом «отходе-оборотне». Суть изменений — отходы не будут квалифицироваться как отходы в случае, если их оборот в сельском хозяйстве, недропользовании и промышленной сфере будет соответствовать новым правилам. Например, есть угольная компания, у которой при добыче образуется горная порода. Если эта порода будет использоваться для технической рекультивации, она не будет считаться отходом. Таким образом, бизнес освобождается от платежа за негативное воздействие.

Но есть нюанс: если впоследствии контролирующие органы выявят в обращении с этим побочным продуктом какое-либо несоответствие законодательству, то предприятие обязано будет заплатить штраф, в 52 раза больше изначальной платы за негативное воздействие. При этом на практике оснований для претензий контролирующих органов достаточно много: например, если рекультивация, для которой планируется использовать горную породу, не завершена, либо завершена, но об этом еще не составлена соответствующая документация. Другой пример: разрез передал горную породу соседнему разрезу, а у того Роснедра не согласовали технологическую схему разработки месторождения — по закону получается, что побочный продукт не пустили в оборот надлежащим образом, в итоге он стал отходом и за него необходимо заплатить в 52-кратном размере. Или еще пример — породу не использовали сразу, а, например, вывезли на отвал, а потом появилась возможность ее использовать и ее вывезли, тем не менее, она уже будет квалифицирована как отход.

Вы, пройдя мимо двух куч щебня, не сможете определить, что справа у вас отход, а слева — побочный продукт. Они ничем не отличаются, вся суть их квалификации как отхода или побочного продукта исключительно правовая.

С одной стороны, бизнесу дана возможность не платить фискальные платежи, с другой стороны, условия смягчения не сформулированы четко и могут обернуться большими убытками. Вполне может сложиться ситуация, когда предприятию экономически выгодней платить за отход как за отход, чем потом получить ту же сумму, умноженную на 52. Я не исключаю, что в далеком 2026 году контролирующие органы ретроспективно применят этот закон относительно каких-то предприятий и выставят штрафы за 2023-2025 годы.

— Ожидать ли промпредприятиям еще каких-либо ужесточений экологического законодательства в 2023 году?

— Ужесточения вводятся постепенно и касаются, как правило, отдельных компонентов окружающей среды. Например, в 2022 году выросли коэффициенты в формуле расчета вреда почвам. Для предприятия это может иметь такие последствия: за один и тот же отвал в 2021 году оно выплатило вред почвам в сумме 5 млн рублей, а за 2022 год заплатит уже 15 млн рублей.

Кроме того, в практике применения экологического законодательства есть не только понятие презумпции виновности природопользователя, но и категории добросовестного и недобросовестного причинителя вреда, которых нет в законе. На практике это означает, что у добросовестного причинителя вреда есть возможность зачета своих затрат на восстановление вреда, а у недобросовестного такой возможности нет.

Например, методика расчета вреда лесу предусматривает возмещение затрат только до предъявления иска контролирующим органом. Но в реальности ведь такого быть не может. К примеру, у недропользователя произошел оползень, он бежит к собственнику земель, просит согласовать процедуру рекультивации и лесовосстановления, а контролер параллельно считает ущерб и подает иск в суд. Разумеется, до этого времени ничего рекультивировать недропользователь не успеет. Иск-то уже подан, а процедура рекультивации еще не завершена.

Стоит отметить, что только в редких случаях можно добиться натурального способа возмещения вреда природе, получается, что в сфере природопользования законодательство заточено под монетизацию. При этом суммы штрафов контролирующими органами зачастую выставляются весьма чувствительные. Это несет в себе риски. Скажем, я являюсь кредитором вашей фирмы, и вы мне должны 60 млн рублей, но тут я вижу, что вам предъявляется иск за вред экологии на 2,5 млрд рублей, я же не буду сидеть и ждать. Я скорее побегу с заявлением о банкротстве и буду включаться в реестр, пока не пришли другие кредиторы, в том числе госструктуры.

Или другой пример — про монетизацию вреда. Предприятие является собственником земель сельхозназначения, у него из какого-то резервуара вытекает навозная жижа на его же земельный участок. К нему приходит контролирующий орган и взыскивает вред окружающей природной среде — землям сельхозназначения. С точки зрения права — вроде бы все верно. Но нюанс в том, что эта жижа течет по ложбине, которая для сельхозназначения в принципе не может быть использована, и собственник в любом случае планировал этот участок рекультивировать — засыпать, чтобы начать что-то там выращивать. И когда предприятие заплатит деньги в бюджет — они ведь фактически не будут направлены на рекультивацию этого участка, он же частный. То есть на практике мы имеем дело со штрафной санкцией, никто восстанавливать вред не будет.

Что касается прямого ужесточения, то Росприроднадзор, совместно с Минприродой лоббируют проект оборотных штрафов за несоблюдение квот на выбросы в атмосферу, для предприятий, участвующих в эксперименте по квотированию. Это 12 городов России, в числе которых город Новокузнецк, а размеры штрафов «потом» будут переложены на потребителей, так работает экономика «природопользования».

— Здесь логично просить про ESG. Ощущается ли, по вашим наблюдениям, изменение отношения бизнеса и властей к принципам ESG с учетом того, что сейчас поменялись приоритеты и стратегии развития? Как вы считаете, отойдет ли вообще экологическая повестка на второй план?

— Я считаю, что повестка ESG в России всегда будет в числе лидеров, но не в числе призеров. Экологическая безопасность, нормирование природопользования и его платность — вот вечные лидеры экологической повестки.

Для природопользователя ценность концепции ESG — в возможности найти льготное финансирование для решения экологических проблем: установить современное оборудование, осуществить проектирование, ликвидировать объекты негативного воздействия, провести, например, рекультивацию.

Эти цели правомерны, они одобрены и государством, и обществом. Финансовые институты ESG имеют спрос на свои продукты и сами становятся частью процесса создания устойчивого развития, финансируя значимые проекты. В этом симбиозе государство, общество и бизнес должны извлекать максимальную выгоду.

Почему же этого не происходит, а если и происходит, то не так быстро? Да потому, что в текущих реалиях государство не готово предоставлять рассрочку природопользователю, а тем более кредитовать его. Участие природопользователя в ESG не дает никакой индульгенции от взыскания платы за негативное воздействие на окружающую среду или вреда. Ни в одном нормативном акте о возмещении вреда окружающей среде вы не найдете ссылку на механизмы ESG, как позволяющую зачесть вред, его уменьшить или рассрочить. Даже существующие сейчас механизмы обеспечения ликвидации объектов накопленного вреда не синхронизированы с ESG доктриной в России. Поэтому сейчас ESG в России — это набирающий обороты тренд успешного, беспроблемного природопользования.

— В прошлом году «Регионсервис» провел ребрендинг, с чем это связано?

—  Ребрендинг — новый стиль, логотип и сайт коллегии стали визуальным подтверждением происходящих в компании качественных изменений.

За последние три года мы расширили команду (сейчас у нас более 65 юристов), трансформировали многие бизнес-процессы, инвестировали в новые практики, такие как: цифровые активы, интеллектуальная собственность, правовое сопровождение внешнеэкономической деятельности. В частности, работая с компаниями, которые оказались в беспрецедентных условиях, мы накопили опыт в сопровождении ВЭД, включая структурирование сделок по российскому и иностранному праву с учетом требований валютного, таможенного и налогового законодательства РФ, защиту интересов клиента по действующим контрактам, консультирование в сфере санкционного регулирования Российской Федерации, стран ЕС и США.

В коллегии были сформированы полноценные отраслевые направления для оказания услуг в таких секторах экономики, как банки и финансовые институты, промышленность и производство, сельское хозяйство, транспорт и логистика, недвижимость и строительство, энергетика и природные ресурсы.